Наталья Полошевская. Сказка о времени. 1

Наталья Полошевская
 СКАЗКА О ВРЕМЕНИ
 
 Интересно, а город может
 отбрасывать тень, целый город?
Ведь   даже   облака  могут  это
 делать...
РАССВЕТ
 
   Утро начиналось с того, что в комнату, где спала Таля, постепенно, совсем тихонечко, на цыпочках, возвращалась мебель — платяной шкаф, тумбочка, стулья, — которые исчезали куда-то на ночь, как только мама гасила в комнате свет. Таля часто представляла себе, как диваны, кресла, этажерки ходят по ночам в гости к садовым цветам и лягушкам. Дома оставалась только кровать. Наверное, она очень завидовала остальным. А может, она была страшной домоседкой, то есть всегда была дома, потому что боялась темноты и ей нужна была Таля для того, чтобы не быть ночью одной?..
   Поскольку у Дома были ставни, которые закрывали на ночь, темнота там была особенно густой. Проснувшись, — Таля любила просыпаться сама, без маминой помощи, а тем более без треска будильника, — она смотрела, как проявляется в неверном предрассветном свете комната, и думала, что это очень похоже на то, как если бы ночь играла с рассветом в переводные картинки. А может, у темноты были свои игры, которые давали о себе знать через ночные шорохи и звуки. Но если мебель уходила по ночам в гости, с кем же играла темнота? Однажды Талю осенило: она играла в догонялки и прятки со светом, вот почему им было нужно так много свободного места в доме. Свет почти всегда выигрывал. Он окружал темноту, и тогда она сдавалась и убегала, чтобы поплакать где-нибудь в темном сарае или подвале.
 
 ХОДИКИ
 
  Это было ласковое слово — хо-ди-ки. Сами они были очень конфетными и лесными, потому что над циферблатом резвились знаменитые медвежата с их мамой, которые начинали свое вечное утро в сосновом бору, а гири ходиков, которые всегда как-то особенно значительно каждый день подтягивал папа, были в виде еловых шишек. Наверное, тот, кто придумал такие часы, очень любил лес и конфеты. Таля тоже любила то и другое и хорошо понимала мастера, сделавшего такой выбор. А главное, на взгляд Тали, все это очень правильно показывало, что такое время: что-то волшебное, сказочное, заповедное. На нее огромное впечатление произвели два фильма о времени. Первый — «Зимняя сказка» — она видела уже очень давно: еще в детстве. Второй — «Сказка о потерянном времени» — совсем недавно. Они незаметно слились в одну сказку, над которой Таля часто разду­мывала.
  Тиканье часов было таким привычным, что его совсем не замечали, так же как биенье сердца, как взмахи ресниц, которые на мгновенье закрывали глаза тысячу раз в день, что, однако, вовсе не мешало смотреть и видеть все вокруг.
  О том, что такое время, Таля почти перестала думать уже давно. Пожалуй, тогда, когда мама и папа, глядя на Талю, говорили, как летит время. Нет, скорее это было, когда баба Миля говорила, а теперь тихий час, а он был таким длинным, что Таля уставала ждать, когда же он закончится, и нечаянно засыпала.
  Думать о времени было интересно, но достаточно бесполезно, потому что ничего путного в голову не приходило, кроме того, что время — очень тонкая материя, как сказал однажды папа дедушке Володе, хотя никакой материи в руках у него не было, а держал он какую-то штуковину, которую потом положил в специальный футляр. А дедушка, глядя, как папа убирает материю, сказал, что бывает и почище этой, чем еще больше озадачил Талю. Правда, тогда у нее не было времени на раздумывание, потому что она ела малинку, но тонкую материю решила при случае пустить в ход.
 
 НОЧНИК
 
  Таля не боялась темноты, но иногда, когда она болела и мама набрасывала на абажур платок, ей нравилось, чтобы в комнате был какой-нибудь ночничок. Конечно, живые светлячки были лучше, но как назло Таля обычно болела, когда их не было. Когда же папа с мамой купили новинку — ночник-лилию: на круглом основании были стеклянные лепестки, а в серединке горела невидимая лампочка, — он так понравился Тале, что долгое время он горел ночами, даже когда Таля не болела. Его можно было вешать на стенку. Папа сделал так, чтобы Таля, если захочет, сама могла включать и выключать его. Когда Таля щелкала выключателем и лилия загоралась, на потолке появлялись интересные тени. Если в доме топилась печка, они двигались и меняли цвет. Было похоже на воду в солнечный день, в которую бросили камень. Лилия была как будто наверху, а Таля — внизу, под водой, как Садко. Таля видела, как растут водяные лилии-кувшинки, когда ездила к бабушке в Изъянку. Они плавали на поверхности среди круглых листьев, но сорвать их было очень трудно, потому что под водой у них были длинные-длинные круглые стебли, которые доставали прямо до самого дна. Их можно было только отрезать. Оставшийся стебель, наверное, превращался в водоросли...
 
 ОСЕННИЙ САД
 
  Октябрьские костры в Городе были сигналом, предупреждением о приближении зимы. На деревьях оставалось еще много листьев — всех оттенков красно-коричневого и желто-зеленого, на газонах и клумбах цвели бархатцы, дубки, сальвия, запоздалые розы, львиный зев и настурции, воздух был теплым и терпким, но костры говорили о том, что их огонь — посильная помощь солнцу в его неустанной работе. Пламя костров выступало со своим ярким — всегда на «бис!» — номером превращения холодного света листьев в пылающие угли, которые затем становились бархатисто-серым пеплом. Земля приносила свои осенние гекатомбы солнцу, а костры показывали ежегодную мистерию жизни в северном полушарии.
  Таля очень любила быть в саду, когда мама и папа готовили его к зиме. Она знала, как много нужно сделать и успеть, чтобы сад весной проснулся отдохнувшим, бодрым и красивым. Сегодня они с мамой сгребали в кучу опавшие листья груш, а потом относили их на задний двор, на костровище. Там всегда хозяйничал папа. Таля не переставала удивляться тому, как охотно сухие листья превращались в языки пламени, напоминавшие большой цветок. Это были веселые и энергичные костры, бодрые, барабанные. Мокрые листья огню долго сопротивлялись, но потом откуда-то изнутри начинал пробиваться дымок, и листья, распарившись и обсохнув, становились покладистыми. Но костер при этом напоминал какого-то растрепанного рассерженного зверька, который владел особым фокусом отпугивания противника — дымными змейками.
  На земле потом оставалась зола, которую папа относил на грядки и клумбы: она должна была смешаться с землей при перекапывании, чтобы придать ей больше сил. Таля никак не могла этого понять. Как же так: мертвое помогает тому, что станет живым? Она, конечно, знала о живой и мертвой воде, но ведь это было в сказках. Нет, веру в сказки Таля не утратила, но иногда, как, например, сейчас, было трудно видеть волшебство там, где его вроде бы просто не могло быть.
 
 ТЫКВА
 
   Все думали, что это розыгрыш, пока не подходили к груше и, подняв голову вверх, не убеждались в том, что почти на самой верхушке дерева висела симпатичная полосатая тыква средних размеров. Тогда все инстинктивно отпрыгивали в сторону, а папа с Талей смеялись и говорили: ну разве вы не видите, какие прочные стебли удерживают ее наверху!
  Эти стебли больше походили на корабельные канаты, а листья — на паруса, такими большими они были. Если бы рядом росли лопухи, они бы просто засохли от зависти и Злости. Сказка о волшебном бобовом стебле обрела в то лето реальную основу.
  Самым любопытным было то, что этот выставочный экземпляр вырос сам по себе. Тыквенное семечко могли принести в сад птицы. Начальная Таля наверняка сочинила бы по этому поводу свою сказку, но средняя Таля гораздо больше думала о том, что бы это значило ? Пока же тыква оплела не только всю грушу от корней до верхушки так, что она стала похожа на пограничника в камуфляже или водяного в тине и водорослях, но и все вокруг нее. Папа говорил, какая силища, а Таля любовалась огромными листьями-зонтиками ярко-желтыми крупными цветами-граммофончиками и вычисляла, когда тыква оплетет весь сад. Уже сейчас приходилось преодолевать дорожки рядом с грушей как настощие препятствия, потому что стебли тыквы змеились по земле, норовя переползти лазутчиками к соседям, потом — в Черную речку и Прохладный, Баксан и Пятигорск, а там и дальше — в Ростов, Москву, Буэнос-Айрес и в настоящие джунгли Амазонии, родной образ которых они, оказывается, всегда хранили в своей окультуренной душе.
 
КОРНИ
 
  Таля часто смотрела, как папа перекапывал сад осенью и весной. Когда он переворачивал пласты земли, чтобы разбить их на комья, в них часто влажно блестело розоватое тело большого или маленького дождевого червя, «землепроходца», как говорил папа. Таля не боялась червей и не испытывала при виде их чувства брезгливости. Наоборот, она даже восхищалась ими: такие беззащитные, слабые, вынужденные пробивать себе дорогу в кромешной темноте подземелья. Потом, когда она начала изучать в школе зоологию, она изумилась еще больше, а к восхищению прибавилось и уважение. Оказывается, они, как и ящерицы, например, обладали способностью к регенерации, то есть могли заново вырастить потерянный хвост. Но что еще удивительнее: голова и хвост у них могли поменяться местами, если они теряли то или другое. Спустя много лет, познакомившись с принцами Амбера Роджера Желязны, взрослая Таля решит, что и он был неравнодушен к червям. А еще ведь у них не было глаз, но они великолепно без них обходились!
   Но самое главное: на червей были похожи многочисленные корни и корешки, которые оказывались на поверхности, когда папа переворачивал очередной пласт земли! Только они были коричневатые или белесые, извивались, но не двигались. На свет появлялись червеобразные — потолще и потоньше — ниточки и проволочки, напоминающие швы на изнанке платья: они как будто сшивали подземье, чтобы земля снаружи была прочной. На поверхности земли могло уже давно ничего не быть, а корни в земле были. Понятно, когда это были корни деревьев, вдруг возникающие перед глазами, когда папина лопата оказывалась близко от яблони или сливы. Они должны были оставаться в земле, чтобы дерево росло дальше.
  Одно из самых больших своих открытий, которое, как потом оказалось, принадлежало самому Гермесу Трисмегисту, Таля сделала, когда с удивлением и какой-то беспокой­ной радостью сказала папе: Посмотри, а ветки без листьев похожи на корни под землей! Папа ответил тогда, что по-другому быть не может, иначе дерево не сможет быть прямым. А ведь у людей корней нет, но они прямые, если только не старички? Оказывается, корни у всех людей были. И те, у кого они были прочными, крепко и прямо стояли на земле. Как деревья.
 
 КОРЕНЬ КВАДРАТНЫЙ
 
  Таля ясно расслышала, а теперь попробуем извлечь корень квадратный, и стала во все глаза смотреть на студентов, с которыми они ехали в одном вагоне, направляясь с мамой к бабушке в Изъянку. Но в руках у них не появилось никакой коробки, чемодана или наконец рюкзака, из которых можно было бы что-нибудь извлечь. И никакого корня, а тем более — квадратного, они ниоткуда не извлекли, а просто уткнулись втроем в одну клетчатую тетрадку и стали следить за тем, как один из них — Миша — что-то быстро-быстро стал писать. Нет, не просто писать, а вычислять. Таля не очень любила выказывать свое невежество — и не важно, пять тебе лет или целых пятьдесят! — но вопрос-то как-нибудь хитроумно ведь можно было задать. И Таля, дождавшись, когда студенты сказали стоп, перекур и направлялись в тамбур, спросила у мамы довольно громко: а мы с тобой сегодня не будем извлекать квадратный корень? Студенты буквально остолбенели, потом засмеялись, а Миша спросил: — эта кроха математический гений? Мама, которая очень хорошо разбиралась в Талиных маневрах, не стала ее выдавать, за что Таля была ей страшно признательна, но просто сказала, что ее заинтересовал их разговор, с корнями садовыми она довольно часто видится, а с квадратным встретилась впервые, и если они ей покажут его, она обрадуется. Миша ответил, что ради такого дела можно и повременить с курением, открыл тетрадку с вычислениями и показал Тале одну закорючку: вот такую — Ц. Таля едва смогла скрыть разочарование: обыкновенная галочка, которую Таля тыщу раз видела в бумагах у мамы и папы на работе. Она сказала Мише «спасибо», а он в ответ назвал ее Василисой Премудрой.
  Студенты со своим корнем сошли на следующей станции, Таля с мамой остались на своем плаце одни, и можно было без помех все обдумать. Почему корень! Почему — квадратный! Корни бывают такие — ГГ, квадраты — вот такие: я. Но если загогулинку обычного корня выпрямить, а потом согнуть под прямым углом...
 
ХРЕБЕТ
 
   Когда в школе начались уроки географии с Пал Палычем, земля приняла иной облик. Во-первых, она раздвоилась, нет рас-трои-лась. Теперь нужно было хорошо подумать, прежде чем сказать земля. В дело вмешивались астрономия, естествознание и паспорт. Что ты имеешь в виду — Землю-планету, копией, нет — моделью которой был глобус, то что в ботанике называют почвой - плодородной, истощенной, безжизненной; или место (город, деревня, страна), где ты родился и живешь? Первая земля была круглой и голубой, третьей, после Меркурия и Венеры, планетой от Солнца в нашей галактике; вторая — плоской, холмистой, степной, равнинной, болотистой, окультуренной, гористой, засушливой, пустынной; зеленой, белой, желтой, черной, синей, разноцветно-пестрой; третья — родной, чужой, ласковой, жестокой, равнодушной, сердечной... Но все три земли-Земли  имели общую основу, скелет, как в теле животных и челове­ка. Им были горы — наземные и подводные, которые так и назывались хребты — держатели мира. Одна из главных — центральных, по мнению Тали, частей этого скелета земли-Земли удерживала Мир на ее родине: это был Кавказский хребет, а его первая гора, высочайшая вершина Европы, на­зывалась — Эльбрус. Можно было сказать знающему человеку две цифры, нет, даже одну — 5642 — и она действовала лучше всякого пароля. Правда, официального названия Страна Эльбруса не было, но у Тали оно было. Эльбрус был сердцем-душой Кавказа, определяя его стать, нрав, судьбу. Русские поэты, попавшие на Кавказ, сразу понимали это. Если Петербург у Пушкина был Петра творенье, то Эльбрус был Природы творенье, венцом мирозданья, а это было поглавнее любого царя.
Взрослая Таля долго потом вчитывалась в стихи, воссоздававшие Кавказ в слове, и вопреки собственным литературным пристрастиям отдала пальму первенства Гавриле Романовичу Державину, который, так же как Таля-средняя, соединил обнаженную тайну хаоса - космоса с Эльбрусом:
         Как с ребр там страшных гор лиясь,
         Ревут в мрак бездн сердиты реки;
         Как с чел их с грохотом снега
         Падут, лежавши целы веки;
         Как серны, вниз склонив рога,
         Зрят в мгле спокойно под собою
         Рожденье молний и громов...
ДВЕРИ 
 
  Таля всегда очень сожалела о том, что в ее Доме, доме, построенном дедушкой Мишей — маминым папой, нет парадного крыльца, такого, как у соседей — в домах напротив и слева. Правда, в доме слева парадная дверь уже давно не открывалась, и ступеньки перед ней убрали. За этой дверью теперь была старая веранда, на которой хранилась всякая всячина и сушились яблоки и груши для зимних компотов. А вот в доме напротив, где жил велосипедный Витька, были и ступеньки и открывающийся парадный вход. Но его открывали только для гостей: например, очень галантирных матери и дочери, приходивших к тете Клаве на чай под розовым абажуром. А все домашние пользовались калиткой и дверью, выходившей во двор.
  Слово парадный многое объясняло, но, к сожалению, далеко не все. Таля знала наизусть стихотворение Некрасова про парадный подъезд, которое очень ее трогало. Там было про народ. Но оно еще и наводило на размышления: двери есть, но не про вашу честь. Что же получается? Не все двери сделаны для входа? Нет, не так. Таля была хорошо знакома с табличками — Посторонним вход воспрещен и Служебный вход. Они были у мамы на телеграфе. Но здесь крылось что-то другое. Почему вообще в книгах часто встречались черный ход и черная лестница? Если бы они были из страшилок, все было бы понятно. Но ведь речь шла о том, что у дома или здания, кроме парадной двери, есть еще и задняя — не парадная. Но если это так, то, значит, это нужно, удобно, выгодно? Кому? Для чего?
   Папа попытался объяснить Тале, что дома — это те же люди, которые выглядят и ведут себя иначе в будни и праздники. Будни — черный ход, праздники — парадный. У всего есть своя обратная сторона, чаше — далеко не парадная. С папой было трудно не согласиться, но это объяснение Талю все равно не устраивало. Хотя о многих Талиных знакомых женщинах точно можно было сказать, когда у них будни, а когда — праздник.
  В конце концов Таля, как это часто случалось, npидумала свое объяснение. Парадная дверь действительно для галантирных гостей и галантирных хозяев, т.е. все должно было блестеть, сверкать и прельщать. За парадной дверью начинался порядок, уют, всяческие приятности и вкусности. Она была нарядной и хлебосольной, приветивой и улыбчивой. Она была требовательной: все за ней должно было быть в ажуре. Она не допускала разгильдяйства и неряшливости. Она была придирчивой и педантичнной. Ей не по нраву было всякое авось и так сойдет добиралась до самых далеких запущенных углов, мусорных ведер, разбросанных вещей. Она была началом праздника. Вот почему появилось слово преддверие — благодаря парадной двери.

ЦИКОРИЙ

  Таля сначала думала, что это о нем загадка про один и тот же цвет зимой и летом. То ли ей так казалось, то самом деле было так, но он всегда выглядел как в первый день творенья. Других цветов еще не было или уже не было тростниково-бамбуковый стебелек и васильковые цветы окликали тебя из самых неожиданных мест в городе всех полей, лугов и полян на природе. Таля всегда считала его совершенно особенным и удивлялась, почему о нем нет ни сказок и песен. По крайней мере она их никогда не слышала. А ведь он, цикорий, владел каким-то секретом, благодаря которому умело выбрал себе цвет, форму, жесткость гибкость и влажную сухость, позволявшую ему одинаков хорошо переносить любую погоду-непогоду. Его почти никто не собирал в букеты, как ромашки, васильки, колокольчики, но он дружил с кофеголиками и фармацевтами-травниками. Открыв маленькую книжечку с маминой полки про лесную скатерть-самобранку, Таля узнала о цикории удивительные вещи, которые увеличили ее уважение к нему. Во-первых, он зацветал одновременно с душистой липой. Во-вторых, он слыл в народе как петровы батоги за то, что распускал цвет около Петрова дня. А еще его называли не как-нибудь, а солнцевой сестрой, потому что если он зацвел, значит, тепла и солнца вволю. Хотя, наверное, правильнее было бы назвать его братом.
   Знать же его, утверждалось в книжке, необходимо и пасечнику, и полеводу, и сборщику лекарственных трав. Но большинство людей, даром, что они учили ботанику в школе, понятия не имели о том, что их окружает. Они, как та французская принцесса, думали, что бриоши растут на деревьях. Какой там еще цикорий?!

СОБАЧНИКИ
 
  До «Белого Бима» было еще далеко, но собачники с их фургоном, время от времени появлявшиеся на Улице, иногда были совсем близко: на углу, где жила баба Тося. Они оставляли там машину с крытым кузовом, в котором уже билось несколько собак, отчаянным лаем пытавшихся убедить людей, чтобы их отпустили обратно на волю. Но люди вели себя как глухие. Взяв в руки огромные сачки и сетки, они отправлялись на свою охоту. Если Таля была дома в это время, а собачники старались появиться на Улице рано утром, она ложилась на диван, зажмуривала глаза и затыкала уши, ожидая, когда страшная машина уедет. Папа пытался объяснить Тале, что бродячие собаки опасны, что они могут покусать людей. Таля в ответ твердила одно: собаки не виноваты, если люди сделали их бездомными. Таля видела, что и папе было жаль больших и маленьких, лохматых и гладких, красивых и смешных бродяжек, но ему приходилось говорить то, что он говорил, потому что взрослые, как становилось все яснее с каждым днем, были людьми невольными. Может, и поэтому тоже они отлавливали вольных собак?..

ТИЛЬДА
 
  Таля не могла вспомнить, где она впервые услышала это слово, но оно ей очень нравилось. Во-первых, своей мягкостью; во-вторых, своей сказочностью; а в-третьих, своей отзывчивостью: зовешь эту тиль, а она всегда отвечает — да! Пожалуй, она увидела это слово в обычном словаре сначала в виде крошечной волны, а потом и буквами, где было сказано, что такой знак употребляется для обозначения слова или его части при их повторении. А потом ей в руки попал испанский словарь, в котором тильда играла другую роль: знака грамматики, который указывал на необходимость мягкого произношения звука «н». Таля вообще сделала бы это слово паролем, который знали бы все хорошие люди и тут же бы на него откликались. Мягко, по-испански...   
КАТАЛЬПА

  Когда-то маленькая Таля придумала свое название — мариланы — этим деревьям, которые почему-то ей особенно полюбились. Ей казалось, что ее название деревьям очень понравилось, и они с благодарностью улыбались ей, когда она вприпрыжку направлялась в гости к Манюсечке, в свою норку-усадебку, по своей любимой Октябрьской улице. Ей, кстати, и в голову не приходило, что название улицы как-то связано с Октябрем, то есть с ноябрем — праздником 7 Ноября. Октябрьский — значит, прекрасно-печальный, одетый в багрец и золото... На этой осенней улице должны были расти только ее мариланы-каталъпы. Они сулили лето зимой, тень — осенью, сдержанную радость всегда, в любое время года. Увидев их позже — поодиночке и группами на других улицах города — Таля очень расстроилась и испытала самое настоящее чувство ревности. Ведь это были ее деревья, ее южноамериканские пришельцы, которые остались жить на осенней улице только из-за Тали!..
 
ФИЛОСОФИНЯ
 
  Так первым назвал Талю ее любимый дядя Эдик, который жил в Баку, но каждое лето приезжал с семьей в гости в Талин родной Город. Философиня наша, сказал он, когда услышал, как Таля, которой было тогда десять лет, объясняла Наташке, что такое небеса. Небо вообще было высоким и торжественным словом, а небеса — и подавно. Но небо ты видел каждый день, а небеса — только ясным летним днем в поле, на лугу или в горах. Там видна была их ширь и бескрайность. Именно там, как говорила баба Тося, восседал Бог. Таля видела картинки с греческими богами и Олимпом в ста­рой книге Куна: все они окружали Зевса-громовержца, сидящего на троне, — поэтому представить себе Бога на небесах было нетрудно, но почему-то это плохо получалось. Дело было даже не в том, что в школе каждый день говорили, что Бога нет, — хотя почему об этом надо было твердить посто­янно? Может, чтобы все в это поверили? — а в том, что небеса, в отличие от неба, были совсем прозрачными. Там все было видно. Другое дело Зевс со своим пантеоном. Таля недавно выучила это слово и очень этим гордилась, как и зна­комством со словами бутафория, кацавейка, дефект, дискриминация, аллюр, кухмистерская, тупей и эскалация. Так вот, Зевс не просто сидел на вершине Олимпа, но еще и закрывал эту вершину густыми облаками. Таля видела густые облака в Приэльбрусье: за ними ничего не было видно. Поэтом с Зевсом было гораздо проще: он был за кулисами мира. А вот Бог на небесах... Когда баба Тося говорила: безбожники, креста на вас нет, Таля не возражала, а молча восхищалась ее необыкновенной дальнозоркостью.
 
ВОДА
 
  Начав ходить в среднюю школу, Таля поняла, что вода — это самая удивительная вещь на свете. Формула у нее была очень простая — Н2О. Таля узнала об этом раньше, чем начала изучать химию — из песни, в припеве которой бодрым голосом пелось: «Я возьму с собой в дорогу лишь всего — на день хлеба и немного Н2О». О том, что такое это аш два о, Таля спросила у Нели, которая уже приобщилась к химии. Но когда она только услышала песню, Таля решила, что бодрый бродяга носит с собой хлеб и аж два О. Не нашлось подходящей рифмы для всего, и бродяга решил слова на О сократить до одной буквы. А вообще-то, кроме хлеба, в его котомке еще лежали аж два огурца, которыми очень даже можно было утолить жажду.
  Водой нельзя было не восхищаться. А еще у нее было чему поучиться. Ну, во-первых, она всегда умела быть чистой, точнее — вновь становиться чистой после того, как ее самым страшным образом загрязняли. Но если ей все же не удавалось очиститься до конца, она уходила в землю, пропитывала ее так, что уже невозможно было разобрать, где вода, а где земля, и превращалась в болотистую местность, чтобы люди задумались о том, что делают, потому что болота были особым пограничным союзом, заключенным против человека-загрязнителя. Кстати, о том, что грязь делают люди, Таля догадалась уже давно. Даже если юбка, брюки или курточка были испачканы влажной землей, она оставалась землей, но не была грязью.
ВНУТРЕННЕЕ ПРОСТРАНСТВО
 
Одно важное для себя открытие Таля сделала ломая од­нажды голову над тем, каким образом из памяти в нужный момент появлялись нужные слова, запахи, краски, картинки, а иногда целые сцены и даже фильмы. Как в голове — если только это была голова, или в душе — что вероятнее, но не объясняет, а наоборот, запутывает и без того трудное де­ло — умещались люди, предметы, дороги, дома, улицы и даже моря, которых в Талиной голове-душе к тому времени было целых два — Каспийское и Черное — и две большущих реки —Дон и Волга?! Да, а Азовское море, блестящий краешек которого она видела из окна поезда, так и осталось в голове-душе сверкающей полоской на горизонте, таинственным об­разом вызывающей возбужденно-радостные голоса людей, толпящихся у вагонных окошек, когда поезд в очередной раз записывал на свой счет еще одну встречу с близким и недостижимым Таганрогом.
Категории раздела
новости Центра [21]
объявления о встречах, проводимых пероприятиях, поездках и другие новости польского Центра
новости Польши [10]
новости Польши
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 62
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Форма входа
Поиск
Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
Архив записей
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz